34-летний Антон Ширшин из Уфы провел на войне в Украине полгода, где он в составе команды так называемых "эвакуаторщиков" выносил убитых и раненых российских военных с поля боя. Потом его кинули в подвал для "отказников" и зверски пытали. Но в феврале 2024 года ему удалось сбежать с фронта, он добрался до дома и уехал из России. Уже год Ширшин живет в Германии, где как дезертир запросил политическое убежище.
До фронта Ширшин работал личным водителем у директора строительной фирмы. Два выходных, зарплата 80 тысяч рублей. Сумел накопить на небольшой дом, съехал от матери. На войну в Украину попал из-за ДТП. Свою историю он рассказал корреспонденту Север.Реалии .
"Ходишь? Годен!"
В сентябре 2023 года Антон Ширшин возвращался вечером домой на своей "Ладе-Гранта" и, не справившись с управлением, врезался в припаркованный автомобиль. В шоке скрылся с места аварии, а машину припарковал у дома. Полиция нашла его через полторы недели. За оставление места ДТП без жертв полагается административная статья, но полицейские сказали ему, что против него возбудят уголовное дело и предложили альтернативу.
– Они сказали, что можно уехать в тюрьму и оттуда отправиться на войну, либо уйти на войну добровольцем, – говорит Антон. – Дали время подумать. Через несколько дней позвонили и спросили что я решил? Сказали, что либо в СИЗО отправят, либо на "СВО" (так российские власти и СМИ называют войну в Украине. – СР). Тут еще и приставы подключились, у меня долгов по штрафам было примерно на 200 тысяч рублей. Я посоветовался с сестрой и матерью и решил ехать на войну добровольцем. В полиции сказали прислать им фото контракта.
Ширшин не служил в армии и 10 лет стоял на учете у психиатра с диагнозом "расстройство личности", в его военном билете было написано к службе "не годен". Он поехал в Москву, в военкомат, взял с собой все выписки. Думал, что на медосмотре его сразу забракуют. Но, увидев бумаги, его лишь спросили: "А сейчас как себя чувствуешь? Ходишь? Годен". После медкомиссии Антон подписал контракт и домой уже не вернулся. Ночь на сборном пункте в Москве, а наутро вместе с другими контрактниками его отправили на автобусе в Ростов. Там неделя "учебки", во время которой Ширшину, ни разу не державшему в руках оружие, дали два раза отстрелять по автоматному рожку. А дальше их отправили за "ноль" (на передовую. – СР).
– Нас привезли, и военный отвел всех тропкой в какой-то лес, точнее, в то, что от него осталось после обстрелов, – вспоминает Антон. – Сказал, чтобы здесь располагались, а завтра утром где-нибудь разместят. Никто в ту ночь не спал, конечно. Среди нас были бойцы из "Ахмата", они сказали, что самое страшное, если дрон нас заметит. Тогда будет прилет и все. Но обошлось, слава богу. А утром мою запись посмотрели в военном билете и сказали, что мне оружие лучше не давать. И определили меня в эвакуацию.
Автомат за бутылку самогона
Эвакуаторщиков распределили на две бригады по шесть человек в каждой. В первую же ночь они пошли за телами убитых и раненых. От землянок, в которых ночевали команды эвакуации, до передка, по словам Антона, было примерно 5-6 километров в одну сторону. У каждой группы были одни носилки, за ночь надо было сделать две ходки (20-24 километра) и принести двух "двухсотых" (убитых) или "трехсотых" (раненых). Последних в конце маршрута ожидала машина, которая везла их в госпиталь, убитых опознавали по жетонам. Часто по дороге "трехсотые" превращались в "двухсотых".
– Если дрон прилетал или минометный обстрел начинался, мы просто разбегались в разные стороны, носилки бросали. А когда все заканчивалось, того, кого мы несли, уже не было, – вспоминает Антон. – Его или граната, сброшенная дроном убивала, или минометный обстрел. Мы потом просто забирали носилки и уходили, говорили по рации, что идем пустые. Носилки нужно было обязательно забрать, других бы никто не дал. Старший группы рассказывал, что раньше носилок не было, и трупы просто взваливали на плечо и тащили.
У трупов перед живыми было для эвакуаторщиков одно большое преимущество. Под раненого можно было засунуть только один автомат, как-нибудь сбоку, а под труп можно спокойно положить два, ему все равно не больно. Автоматы брали у убитых и прятали, чтобы потом выменять на самогон у бойцов отряда "Барс". Один автомат – полтора литра самогона. "Его пили, чтобы заснуть и просто не повредиться умом от того, что видишь", – говорит Антон.
Вернувшись после ночи, эвакуаторщики "опрокидывали" стакан и закусывали сухпайком, весь день отсыпались в погребе, а когда темнело, снова шли забирать раненых или мертвых. Часто нести назад приходилось трупы своих же, тех, кто занимался эвакуацией. Ширшин говорит, что за полтора месяца, пока он был "эвакуаторщиком", состав команды обновился почти три раза.
– У нас человек 30 примерно сменилось. На вторую ночь мы несли назад человека из нашей команды, минут через сорок после того, как вышли. Рядом с ним "Баба-Яга" (большой дрон, способный нести несколько гранат. – СР) гранату сбросила и его осколками полностью поранило. Мы дождались, когда дрон улетит, кинули его на носилки и пошли назад. В тяжелом состоянии, но донесли. Его загрузили в уазик, больше я о нем не слышал. В первую неделю мы с командиром вдвоем из шестерых назад вернулись, четверых убило. И через пару недель так же было. К концу месяца позывные друг друга уже перестали запоминать. Какой смысл, если максимум через пару недель или раненым оттуда уедешь, или трупом, – рассказывает Антон.
Попрыгал на "лепестке" и пошел спать
Когда Антону было 5 лет, его отец, в очередной раз напившись, поджог ему волосы на голове. После случившегося он несколько лет не говорил. В первый класс пошел почти в 9 лет, но после года учебы в обычной школе его перевели в коррекционную. Напиваясь, отец часто распускал руки, старшую сестру Антона в качестве наказания ставил на горох. Вместе с мамой и сестрой они уходили из дома к бабушке или соседям.
Избиения прекратились когда Антону исполнилось 16, и он смог дать сдачи. Отец по-прежнему приносил домой бутылку, выпивал ее, но после этого не буянил, а просто ложился спать. В последние годы жизни он, впрочем, изменился: "пил мало и хотел все исправить", вспоминает Антон. Но признается, что его психика после детских травм до конца так и не восстановилась. Уже во взрослом возрасте у него было несколько попыток суицида. А попав на войну, он решил сам себя покалечить, лишь бы списали.
– Мы думали, как лучше: наступить на "лепесток" (советская противопехотная мина ПФМ-1 .– СР) или выкрутить взрыватель из гранаты и взорвать его, зажав в кулаке? Главное, чтобы пальцы оторвало и следов пороха не осталось. Один такое сделал. Пальцы оторвало, но его военная комендатура увезла, потому что рядом кольцо нашли. На "лепесток" я сам пробовал наступать. Как-то раз заметил его, когда мы возвращались, недалеко от нашего погреба, но никому не сказал. А когда все легли, вколол обезбол себе в плечо, пошел и наступил на него, но ничего не произошло. Тогда – к сожалению, а сейчас – к счастью. Я на нем еще минут пять попрыгал и спать пошел. Эмоций в тот момент не было никаких. Просто хотелось уехать оттуда, любой ценой. Мы и с передка-то раненых выносили, в основном, либо с самострелами, либо тех, кто на "лепесток" тоже наступал специально.
Ампулы с промедолом (анальгетик, используемый в российской армии в качестве обезболивающего. – СР), который Ширшин вколол себе перед тем, как наступить на "лепесток", были на войне очень ценной вещью. На бойца дают только одну ампулу, до ранения и госпиталя. Если возвращаешься оттуда – получаешь новую. Если вдруг потеряешь, свою никто не отдаст. Но "эвакуаторщики" иногда находили промедол у погибших и припрятывали его про запас. Таким он и воспользовался перед тем как наступить на мину.
"Тогда мы вас "обнулим"
Через полтора месяца отправлять в штурм было уже некого и туда послали солдат из группы эвакуации.
– Нас построил прапорщик. Я и еще один парень из нашей группы вышли и сказали, что в штурм не пойдем. Прапор ответил "тогда мы вас "обнулим", а я сказал, что пусть хоть прямо здесь обнуляет – лучше, чем там, под минометами. Нас отвезли на "передок" (передовую) и посадили в блиндаж, который часто под обстрелами был, сказали, что утром придут "обнулять", но утром за нами пришла военная полиция. Нас привезли в Зайцево (поселок в так называемой ДНР, куда свозят отказников. – СР), там мы пробыли примерно неделю. Меня привели к какому-то офицеру, и он сказал, что если я не пойду воевать, мне грозит от 5 до 15 лет тюрьмы. Я ответил, что могут по-максимуму давать. Меня увели в подвал, а через несколько часов начали пытать.
Помещение, в которое не согласных возвращаться на войну забирали по одному, располагалось прямо над подвалом. Его в Зайцево называли "веселой комнатой". Отказники – а их было около 20 человек – слышали доносившиеся оттуда крики, но никто не сопротивлялся, когда их туда уводили. Кроме одного. Его избили до такого состояния, что он не мог стоять на ногах, а потом уволокли.
– Меня посадили в кресло и привязали руки наручниками и ремнями, а голову примотали скотчем, – вспоминает Антон. – Потом ударили, какую-то железку в рот засунули, чтобы я не мог его закрыть и пассатижами начали тащить зубы. Когда вытащили уже третий, я закричал, что согласен все подписать, боль была невыносимой. Кисть у меня двигалась, и мне подсунули бумагу. Я подписал, а они сказали: "чтобы больше не отказывался, мы тебе еще вырвем". И стали драть зубы дальше. Расшатывали, ломали по половине. Я не знаю, сколько это длилось, мне показалось, что вечность. А они при этом смеялись и шутили.
После той пытки у Антона осталось всего три зуба. Его дотащили до подвала и бросили к остальным отказникам, которые дали ему обезболивающее. Увидев, что с ним сделали, второй отказник из эвакуационной группы сразу подписал согласие отправиться на фронт. Этой же ночью их обоих "купили" в другую часть, и закинув в КаМАз, увезли.
"Что вы за мясо привезли?"
Антона привезли в расположение части недалеко от города Крынки. Он еле стоял на ногах и практически не мог говорить.
– Там комбат был, он посмотрел на меня и говорит: "Что вы мне за мясо привезли?". Спросил, что со мной делали. Я ответил, что зубы вырывали, он велел отвести меня в санчасть. По-человечески поступил. Там измерили температуру, она была 41, – рассказывает Антон. – Меня сразу колоть начали, но у меня еще и геморрой большой вылез. Я пролежал месяц, а потом нас отвезли в Ростов и через два дня самолетом отправили в госпиталь, в Севастополь. Там мы должны были пройти комиссию. Один медик сказали, что нам дадут отдохнуть, но потом все равно всех годными признают. А от офицера в общий чат пришло сообщение, что нашей роты больше нет, и мы пойдем в следующий штурм вместо погибших. Тогда я, недолго думая, решил бежать.
Антон взял билет на поезд до Сочи, но туда не доехал: по пути вышел из вагона, заказал такси и за 70 тысяч рублей доехал за двое суток до Уфы. Дома его уже ждали мама и девушка, которым он заранее рассказал о своих планах. Спустя неделю у Антона не выдержали нервы, и он пришел сдаваться в военную комендатуру. Рассказал о том, что вынужден был уйти в СОЧ (самовольное оставление части. – СР), потому что не получал лечения. Но в комендатуре от него просто отмахнулись, сказав, что на Ширшина у них ориентировки нет, а если будет, они найдут его сами. В розыск его в итоге объявили только в августе 2024, спустя полгода после побега.
Получить лечение дома тоже не удалось. Психиатр, к которому Антон ходил на прием, отказался класть его в больницу, поскольку он военнослужащий. И Антон решил бежать из страны. Поселился у родителей девушки далеко от города, на случай если вдруг придет ориентировка, и его начнут искать, подал документы на загранпаспорт и стал ждать, продал машину.
– Паспорт был готов через две недели. Я специально на пятилетний подался, чтобы быстрее сделали, – говорит Антон. – Я уехал в Белоруссию, оттуда на самолете улетел в Армению, прожил там три месяца. Сразу же как приехал, пошел в посольство Германии и попросил убежище, но мне отказали, сказав, что Армения безопасная страна. А там база российская военная в Гюмри. Я в итоге с помощью антивоенных активистов добрался до Германии через Боснию и Хорватию. Хорваты просто впускали тех, кто говорил "аsyl" ("убежище". – С.Р). Добрался до Германии, полтора месяца был в лагере для беженцев, сейчас живу в Нёллингене.
"Мне нужен военный, а не предатель родины"
Между лагерем для беженцев и общежитием в Нёллингене Антон провел четыре месяца в психиатрическом отделении немецкой клиники.
– Меня когда в Германии уже в клинику положили, я начал антидепрессанты принимать, мне их до сих пор выписывают. В принципе, помогает. Но все равно по ночам снится, что прилет и меня убивает. Или что меня пришли забирать обратно отсюда уже, из Германии, – говорит Антон.
В России последним медучреждением, в котором он лежал, была уже упомянутая полевая санчасть рядом с Крынками. Это бетонное помещение без окон, в котором раненые лежали на деревянных поддонах. Те, кто мог передвигаться, ходили в магазин за лапшой, брали еду и на лежачих.
В немецкой клинике можно было выбрать себе меню на всю неделю, по его словам, медперсонал был очень внимательным. Лечащим врачом у Антона оказалась украинка: к российскому дезертиру она относилась хорошо и сочувствовала, слушая его рассказы.
Уезжая из России, Антон надеялся, что скоро к нему приедет его девушка.
– В тот день, когда я из клиники уже выписывался, она мне сообщение прислала, что ко мне не приедет. Потому что ей военный нужен, а не предатель родины. И что у нее теперь другой есть, он тоже военный, – рассказывает Антон. – У нее отчим – вагнеровец (воевал в составе ЧВК "Вагнер". – СР), наверное, мозги ей промыл. Призналась, что беременна и прислала мне снимок УЗИ. Я хотел с моста прыгнуть на шоссе, меня полиция с пожарными сняли, и я назад в клинику вернулся. Из-за того, что я в клинике долго лежал, Германия приняла к рассмотрению мое прошение об убежище. Так бы меня назад в Хорватию выслали, потому что я через нее въехал в Евросоюз.
На последней встрече с чиновниками из миграционного ведомства ему сообщили, что рассмотрение вопроса о предоставлении убежища может занять год или полтора. Антон, который до дезертирства ни разу не был за границей, пытается обустроиться в Германии, ждет, когда будет готов зубной протез, ходит на интеграционные курсы. Катается на велосипеде, подаренном волонтером, который помог перебраться в Нёллингене.
– Я, конечно, скучаю по дому, но понимаю, что, если окажусь там, меня сразу же отправят на войну. Или сначала в тюрьму, а оттуда на войну, – уверен Антон. – Маме скоро исполнится 70. К ней уже приходили с бумагой, что я в розыске, спрашивали, где я. Она будет приезжать, конечно, навещать меня. Приглашение можно сделать. Но доживать, сказала, останется в России.
На основе данных в открытом доступе, на декабрь 2024 года журналисты издания "Важные истории" насчитали почти 50 тысяч российских военных, объявленных в розыск за дезертирство и самовольное оставление части. Однако, эксперты проекта "Прощай оружие" считают, что цифры еще выше.
Дезертиров, которые принимают решение уехать и России в другие страны, спасает то, что в розыск их зачастую объявляют лишь спустя несколько месяцев после побега. Многих военная комендатура начинала искать, когда они уже находились за пределами России.
Точное число российских дезертиров, получивших за время войны убежище в других странах, неизвестно. На 2023 год в Германии получили убежище 90 российских дезертиров. Многие кейсы еще находятся в процессе рассмотрения, который может занимать до полутора лет.
